Безумный корабль - Страница 237

237

– Слабое утешение, – помолчав, ответствовал Совершенный. – Боюсь, это слабое утешение.

– Я понимаю. Но это все, что я могу тебе предложить.

Он замолчал и прислушался. Волны легонько шлепали по его корпусу. Поскрипывали канаты. Вот прозвучали шаги – кто-то прошел мимо. Вечерние звуки Удачного достигали его слуха… Он стал гадать про себя, сильно ли изменился город с тех пор, когда он последний раз видел его. А ведь перед ним лежала будущность, полная все той же непроницаемой тьмы!…

– Янтарь, – окликнул он негромко. – Очень трудно оказалось поправить руки Офелии? Насколько сильно они пострадали?

– Ожоги оказались неглубокими, разве что лишь в нескольких местах. Моим главным затруднением было сохранить пропорции ладоней и пальцев. Поэтому мне пришлось не просто счистить горелое, но попросту переделать обе ее руки. И при этом снять некоторое количество диводрева, совсем не пострадавшего от огня. По-моему, самым трудным для нее было сохранять неподвижность, пока я работала, а для меня – сосредоточиться на том, что я делала, и не думать, что, возможно, причиняю ей боль.

– Так ей было больно?

– Как знать?… Сама она говорила, что нет. Как и ты, она все внушала мне: дескать, живые корабли ощущают боль не так, как мы, люди. И тем не менее я полагаю, что доставила ей массу неприятных минут. Она рассказывала, что снятие стружки вызывает у нее чувство потери. Это была одна из причин, по которой я вернула ей все, что могла, в качестве украшения. Еще она сказала, что после того, как я все закончила, ее руки казались «неправильными»… – Янтарь помолчала. – Помнится, я ужасно расстроилась, ведь я сделала для нее все, что смогла. Однако потом, когда я навестила ее перед отплытием, она утешила меня, сказав, что привыкла к новому виду своих рук и очень ими довольна. Еще она очень хотела, чтобы я изменила ей волосы, но капитан Тенира запретил. Он сказал, они не могли так долго задерживаться в порту. Правду тебе сказать, я даже обрадовалась. Понимаешь, диводрево, оно… с ним очень трудно работать. Я даже сквозь перчатки все время чувствовала, как оно пытается меня затянуть…

Ее последние слова он попросту не расслышал. Он вдруг воскликнул:

– Ты могла бы срезать мне бороду!

– Что?… – Она вскочила на ноги одним слитным движением, словно потревоженная и взлетающая птица. – О чем ты, Совершенный?

– Ты могла бы срезать мою бороду, переделать ее и приколотить на место в качестве нового лица. И я бы снова стал видеть!

– По-моему, это безумная мысль, – сказала Янтарь.

– Правильно. Безумная мысль сумасшедшего корабля. Нет, Янтарь, все должно получиться! Смотри, сколько тут дерева! – И, подняв руки, он собрал в горсти свою действительно пышную бороду. – Уж на новые-то глаза точно хватит! И ты точно могла бы это сделать!

– Я не посмею, – ответила она.

– Почему?

– А что скажут Альтия с Брэшеном? Одно дело – чуть-чуть подправить руки Офелии. И совсем другое дело – полная переделка твоего лица!

Он скрестил руки на груди:

– А какая разница, кто там что скажет? Я что, принадлежу им? Я их раб?

– Нет, но…

Он пропустил это «но» мимо ушей.

– Когда ты «покупала» меня, разве ты не говорила, что это просто формальность для посторонних, уступка принятым правилам? Ты утверждала, что я сам себе хозяин. Всегда, дескать, был и всегда буду. И потому мне сдается, что мне тут и решать!

– Может, и так. Но соглашаться или нет – зависит уже от меня.

– А с какой стати тебе отказываться? Ты хочешь, чтобы я так и оставался слепым? – Он почувствовал, как внутри зашевелился гнев. Зашевелился и запросился наружу. Совершенный проглотил его, точно подступившую к горлу желчь. Он знал: злиться на Янтарь бесполезно. Она просто повернется и уйдет.

– Конечно нет. Я ни в коем случае не желаю этого. Но я очень боюсь и разочаровать тебя, Совершенный. Дело в том, что я никак не могу понять диводрево. Руки говорят мне одно, а сердце – другое. Мне было… очень трудно работать с Офелией. Помнишь, она сказала, что чувствует «неправильность»? А я чувствовала… нечто более тонкое. И очень смахивавшее на святотатство…

Последнее слово она произнесла совсем тихо. Совершенный отчетливо ощущал смятение резчицы.

– Для Офелии ты это сделала, – сказал он. – А для меня не хочешь!

– Есть большая разница, Совершенный. Работая с Офелией, я удаляла поврежденное дерево. А ты говоришь о том, чтобы, наоборот, приделать кусочки диводрева, сделав из них новые глаза. Я же, как ты уже знаешь, не могу понять природу диводрева. Станут ли приделанные части единым целым с тобой, оживут ли они? Или так и останутся приколоченными деревяшками?

– Тогда сделай со мной то же, что и с ней! – помолчав, проговорил Совершенный. – Ты же можешь стесать мое нынешнее лицо и вырезать вместо него новое!

Янтарь на это выдохнула несколько слов на непонятном ему языке. Совершенный понятия не имел, молилась она или ругалась. Он чувствовал только, в какой ужас привело ее это предложение.

– Ты понимаешь хоть, что говоришь? – сказала она. – Мне придется переделывать не только все твое лицо, но и все тело, чтобы соблюсти должные пропорции! Ты представляешь, что это за работа? Я же просто резчица, Совершенный, я не скульптор! – Она вздохнула, ее прямо-таки передернула. – Подумай, во что я могу тебя превратить! Я же могу навеки уничтожить твою красоту! И как прикажешь мне после этого жить?

Он поднес руки к лицу и процарапал скрюченными пальцами по бывшим глазам. И рассмеялся – горько и дерзко.

– Янтарь, – сказал он, – пойми и ты кое-что. По мне, лучше быть каким угодно уродом, но зрячим! А сейчас я и урод, и слепец. Что вообще ты боишься испортить?

237