Безумный корабль - Страница 216

216

– Твое имя! – требовал Моолкин все время, пока они тащили его вниз. – Скажи нам свое имя!

Существо ревело и яростно отбивалось, но не произносило ни слова. Моолкин рванулся к нему и обхватил как мог переднюю часть его тела. И затряс гривой прямо перед лицом серебряного, окутывая его плотным облаком ядов.

– Говори! – приказал он. – Вспоминай! За себя и за нас! Дай нам свое имя! Как тебя называли?

Серебряный все еще боролся. Крохотная головка и ручки судорожно дергались в могучей хватке Моолкина, в то время как несообразно раздутое тело оставалось неподатливо жестким. Его крылья намокли и отяжелели, часть хрупких косточек сломалась в бою, но он все еще силился вынырнуть назад в Пустоплес. Совместных усилий змеев только-только хватало на то, чтобы удерживать его ниже поверхности. О погружении ко дну и речи не шло.

– Говори! – властно требовал Моолкин. – Скажи всего одно слово! Скажи лишь свое имя, и мы отпустим тебя. Разыщи свое имя, вытащи его наружу, потому что ты помнишь его! Мы знаем – ты помнишь! Мы чуем запах твоей памяти!

Серебряный продолжал колошматить пророка. Его рот раскрывался в крике, и крик был, похоже, осмысленным, только вот понять ничего не удавалось. А потом… потом он вдруг замер. Малюсенькие карие глазки распахнулись широко-широко. Вот он раскрыл рот и беззвучно закрыл его…

И обмяк в кольцах Моолкина.

Шривер поневоле зажмурилась. «Итак, серебряный умер… Мы убили его. Ни за что ни про что. И чего мы этим добились?…»

Она ошиблась. Серебряный неожиданно заговорил. Шривер немедленно раскрыла глаза. Его голос был очень тонок и казался бесплотным. А тщедушные ручки… пытались заключить Моолкина в объятия.

– Я был Драквием… Но больше я не Драквий. Я – мертвое создание, глаголющее устами своих воспоминаний…

Он силился трубить, но это был жалкий, пискливый, едва слышный звук. Весь Клубок придвинулся ближе и замер, благоговейно прислушиваясь.

– Это произошло во дни перемены, – продолжал Драквий. – Мы поднялись вверх по реке, туда, где ил памяти был очень хорош и лежал густо. Мы соорудили себе коконы, оплетя свои тела нитями воспоминаний. Наши родители омывали нас илом памяти, давая нам имена и делясь воспоминаниями. Они с любовью наблюдали за нами… наши старые друзья. Под синими небесами они праздновали нашу перемену… Они громко приветствовали нас, когда наконец мы вышли на берег, и жаркий солнечный свет стал сушить наши панцири, а мы сами в это время менялись… Слой за слоем окутывали нас воспоминания и ил памяти… Это было время радости… Наши родители расцвечивали небеса яркостью своей окраски и наполняли его звуками своих песен… Нам предстояло отдыхать, пережидая холодную пору, чтобы проснуться и выйти из коконов, когда дни снова станут долгими и жаркими…

Серебряный закрыл глаза, словно испытывая сильную боль. Он прижимался к Моолкину, словно был его собратом по Клубку.

– А потом, – продолжал он, – весь мир внезапно сошел с ума. Земля разламывалась и тряслась. Горы лопались, извергая горячую алую кровь. Солнце померкло… Даже внутри своих коконов мы ощущали, как омрачилось все вокруг. Налетели жаркие ветры, и мы услышали страшные крики своих друзей: воздух изменился, и они не могли больше дышать. Но даже задыхаясь и падая наземь, они не бросили нас! Они оттащили нас в убежище… Это было много жизней назад. Они не могли спасти многих, но они пытались. О, они пытались! Они сказали нам, что это только на время. Только до тех пор, пока сверху не перестанет сыпаться пыль, пока небо снова не засверкает синевой, а земля не успокоится и не прекратит содрогаться… Но сумасшествие мира все продолжалось. Земля корчилась под нами, горы полыхали огнем. Леса горели, пепел и зола покрывали землю, удушая все живое. Вода в реке стала гуще свернувшейся крови, воздух сделался непрозрачным… Мы кричали из коконов, призывая своих друзей… Но они один за другим перестали нам отвечать. А мы без солнечного света не могли вылупиться. Мы лежали во тьме, окутанные коконами воспоминаний, и ждали…

Собратья по Клубку слушали молча. Молчали и неразумные. Они пребывали в неподвижности, как прежде, обмотав тело серебряного и торчащие костлявые крылья.

Моолкин слегка дохнул ядом ему в лицо.

– Продолжай, – приказал он ласково. – Мы не понимаем, о чем ты, но мы слушаем тебя.

– Не понимаете?…-Тот, что звался когда-то Драквием, тоненько рассмеялся. – Я и сам хотел бы что-то понять… Миновало долгое, очень долгое время, и появился какой-то новый народ. Эти создания были и похожи, и не вполне похожи на тех, кто пытался спасти нас. Мы радостно окликали их, будучи совершенно уверены, что они пришли наконец-то вытащить нас из темноты. Но они нас не слышали… Наши бестелесные голоса казались им наваждением, от которого проще всего отмахнуться. А потом они стали нас убивать…

Шривер ощутила, как пробуждается в душе надежда.

– Я слышал крики Терийи, – говорил между тем серебряный. – Я не мог сообразить, что же произошло. Только что она была среди нас – и вдруг ее не стало! Прошло время… Потом напали на меня. Их орудия пронзили и раскололи мой кокон, мою толстую и плотную скорлупу, свитую из воспоминаний. Потом…-Он примолк, с трудом подбирая слова. – Потом они взяли мою душу и выбросили ее на холодные камни, и там она умерла. Но память осталась, ведь она была заключена в коконе… Они распилили меня на доски и создали из них новое тело. Они придали мне свой собственный облик, подпиливая и подтачивая, пока не изваяли лицо и тело вроде тех, что присущи им самим. А еще они напитывали меня своими собственными воспоминаниями, пока в один прекрасный день я не пробудился… будучи уже не собой. Они назвали меня «Золотые сережки». Я стал их живым кораблем. Их рабом…

216