Малта выбралась из-за стола, за которым разбиралась с амбарными книгами, и подошла к окну. Окно выходило в сад, ставший последнее время таким неопрятным, попросту одичавшим. Альтия с бабкой пытались своими силами что-то исправить, но тут нужен был настоящий садовник. И при нем не менее дюжины помощников. А если все будет идти как сейчас, под конец лета сад уже окончательно потеряет всякий вид. Хотя нет! Конечно, этого ни в коем случае не произойдет! Скоро вернется отец. И привезет кучу денег. И все пойдет как надо. Опять забегают слуги, появятся приличная еда и вино… Папа вернется со дня на день – в этом Малта была свято уверена!
Она даже зубами скрипнула, припомнив разговор, состоявшийся вчера за ужином. Мать, помнится, вслух высказала свое беспокойство насчет столь длительной задержки «Проказницы». Тетка Альтия добавила, что, мол, в порту тоже ничего определенного не слыхали. Ни один корабль из числа прибывших за последнее время в Удачный не встречал ее в море. Мама на это сказала, что, может быть, Кайл решил отвезти свой груз прямо в Калсиду, не заглядывая домой. «На судах, плававших там, тоже ничего не знают, – хмуро заметила Альтия. – Чего доброго, он вовсе решил не возвращаться в Удачный. Взял да и отправился из Джамелии прямо на юг…»
Она произнесла это очень осторожно, делая вид, будто никого не хочет обидеть. Мать ответила с тихой яростью: «Кайл такого никогда бы не сделал!» После чего Альтия намертво замолчала. И на том кончились все застольные разговоры.
Теперь Малта мучительно размышляла, чем бы позабавиться. Может, взять да воспользоваться сегодня сновидческой шкатулкой? Ее так и манил запретный восторг разделенного сна. В тот последний раз они, помнится, целовались! Неужели и следующий сон на этом же прекратится? А если нет, то пожелает ли она продолжить его? Малту даже озноб прохватил. Рэйн велел ей выждать после своего отъезда десять дней и тогда высыпать порошок. К тому времени, мол, он будет уже дома. Так вот, Малта его указаниям не последовала. Уж очень он был уверен, что она все сделает так, как он ей скажет. И, как ни хотелось ей раскрыть сновидческую шкатулку, она к ней не притрагивалась. Пусть Рэйн там, у себя, томится в ожидании и гадает, почему она не открывает коробочку. Может, догадается, что она ему не кукла на ниточках…
Вот Сервин – тот уже усвоил этот урок.
Малта чуть улыбнулась собственным мыслям. У нее за манжетой хранилась его последняя записка. Он умолял ее о встрече. Дескать, в любое время и в любом месте, где только ей будет удобно. И клялся всеми святынями, что его намерения были в высшей степени благочестивы. Разумеется, он приведет с собой сестру Дейлу, чтобы на репутацию Малты не легло ни малейшей тени. Его, Сервина, сводила с ума самая мысль о том, что Малту могут отдать этому выродку из Чащоб, ведь она была предназначена ему и только ему, и он знал это с самого начала! И он умолял, умолял, умолял ее – так трижды и повторил: «Умоляю!» – если только она испытывала к нему хотя бы намек на симпатию, пусть она встретится с ним, и они вместе обсудят, что можно предпринять, дабы предотвратить надвигающуюся трагедию…
Она помнила всю записку дословно. Красивый почерк, черные чернила на плотной, сливочного цвета бумаге… Записочку принесла Дейла, навестившая ее накануне. Восковая печать, украшенная оттиском ивы Треллов, выглядела нетронутой. Тем не менее круглые глаза Дейлы и ее заговорщицкий тон свидетельствовали, что подружка была полностью в курсе дела. Когда они остались наедине, Дейла поведала, что никогда прежде не видела братца в таких растрепанных чувствах. Он, мол, даже спать не мог с тех самых пор, как увидел Малту танцующей в объятиях Рэйна. И не ел с тех пор почти ничего, только для виду ковырялся в тарелке. И подавно не развлекался с другими молодыми людьми, а только знай просиживал с ночи до утра в одиночестве возле камина в гостиной… А уж как папа его ругает, прям страшно! Он говорит, что Сервин совсем обленился, что не для того он лишил наследства старшего сына, чтобы теперь еще и младший погряз в праздности и разгильдяйстве…
Дейла, по ее словам, ума не могла приложить, что же им всем теперь делать. Но Малта – Малта, уж верно, что-нибудь да придумает, чтобы дать ее братику хоть слабенькую надежду!
Малта вновь и вновь вызывала в памяти эту сцену. О, как она смотрела в никуда, в пространство, в далекую даль! Даже слезинка возникла в уголке ее глаза и скатилась вниз по щеке! Она сказала Дейле: боюсь, мол, теперь уже вряд ли удастся что-либо предпринять. «Бабка обо всем позаботилась… Я теперь вроде драгоценной игрушки на торгах: кто предложит цену побольше, тому и отдадут!» И добавила, что, дескать, одна надежда теперь на скорое возвращение отца. Уж он-то захочет видеть ее с тем, кто ей в самом деле нравится, а не с тем, у кого кошелек толще, чем у других!
А потом она передала Дейле ответное послание. Ах, она не осмеливалась доверить его бумаге, уповая лишь на честь своей лучшей подруги… Малта назначает Сервину свидание. В полночь. У застекленного балкона. Под дубом, увитым плющом, что растет рядом с розовым садиком…
Полночное свидание должно было состояться непосредственно сегодня. Малта еще не решила, пойдет ли она на него. Сейчас лето, ночь будет теплая. Если Сервин и проторчит до утра под дубом, это нисколько его здоровью не повредит. Как и здоровью Дейлы. А она, Малта, позже всегда сумеет отговориться тем, что, мол, очень уж бдительно ее стерегли. Вот тогда-то Сервин наконец уразумеет, что значит действовать по-настоящему решительно!…
– …А самое скверное, что и ума, и силы характера у нее хоть отбавляй. Смотрю, бывает, на нее и думаю: «И я была бы точно такой же, если бы не отец!» Да, если бы он не начал брать меня с собой в море, если бы я безвылазно торчала дома и была вынуждена вести себя, «как подобает всякой порядочной девушке», я бы, наверно, бунтовала в точности как она. Думается, мать и сестра зря разрешают ей одеваться и вести себя так, как будто она уже взрослая… Но и то, что она уже далеко не дитя, невооруженным глазом видать. И вот теперь она заняла круговую оборону, враждуя со всеми подряд, и никак не хочет раскрыть глаза и понять, что все мы – одна семья и должны действовать сообща. Считает своего папеньку идеальным и с такой страстью защищает от нас его светлый образ, что в упор не видит всего остального, с чем мы вынуждены бороться… Ну, а Сельдей – тот, можно сказать, вовсе исчез с горизонта. Шарится по дому, как мышонок, и не говорит, а шепчет… разве что ревет иногда. Тогда все бросаются его утешать, пичкают сладостями, а потом говорят: ну, ты иди поиграй, а то нам тут некогда. Подразумевается, что Малта должна помогать ему учить уроки, но он от этой «помощи» знай плачет. А у меня действительно времени нет еще и с ним возиться, хотя я-то уж знаю, что нужно мальчишке в его возрасте…